Владимир Михановский - Гостиница «Сигма» [Сборник]

— Это не сказки, а серьезное научное открытие, — тихо сказал Аким Ксенофонтович.

— Ха, Тобор нуждается в отдыхе!.. Да вы понимаете, что это противоречит всем научным воззрениям?

— Прогресс науки в том и состоит, чтобы ломать и перекраивать собственные воззрения.

— Тобор — машина.

— Белковая, — уточнил Аким Ксенофонтович. — Оказывается, даже самой совершенной белковой системе необходим отдых. Быть может, не такой длительный и частый, как человеку. Пусть раз в месяц, или в полгода, или в десять лет. Это уже детали. Важен принцип. Мы проморгали его, отсюда недостатки в пробирной палатке…

— Пожалуй, в этом что-то есть… — заколебался оппонент. — Но нужны доказательства.

— Вот они! — воскликнул Петрашевский. Он выхватил из рук Суровцева записную книжку, которую тот так и держал открытой, и поднес ее к трансляционному устройству: — Смотрите… Вот белковая клетка в том виде, в каком она появляется из камеры синтеза… А вот что получается в результате непрерывной, длящейся годами деятельности системы…

Он сыпал терминами, понятными только посвященным, но других здесь, в Зеленом городке, собственно, и не было.

Говорил Аким Ксенофонтович недолго. В заключение продемонстрировал формулы, выведенные Суровцевым на ночном берегу безымянной речушки после ледяной купели, и предоставил слово автору.

Иван разъяснил сотрудникам, в каких узлах Тобора получаются продукты усталости, тормозящие подвижность, и каким образом обычный несколькочасовой отдых должен привести к восстановлению белковой системы.

— Ваша взяла, — сказал представитель Космического совета. — Рискнем!..

— Спасибо, Алексей Алексеевич, — просто сказал академик Петрашевский.

Суровцев отметил про себя, что шеф впервые за все дни испытаний Тобора назвал своего старинного знакомого по имени. Об их далекой размолвке в ИСС ходили легенды, и, видимо, согласованное решение о возобновлении экзамена означало первый шаг к примирению.

Аким Ксенофонтович нажал клавишу и, когда экран погас, вдруг нагнулся с кряхтеньем и заглянул под ложе, на котором несколько минут назад валялся в тяжелом забытьи.

— Вы что ищете? — спросил Суровцев недоуменно.

— «Что, что»! — проворчал старик, продолжая шарить на ощупь. — Где-то туфли тут были…

— Они на вас.

— А я не для себя ищу. Не идти же вам босым на форум! Да вы не спите, не спите, голубчик. Ну-ка быстренько смойте кровь со щеки и вообще приведите себя в пристойный вид. Не то вас, чего доброго, за космического пришельца примут.

На кофе времени не было.

Когда они вышли и заторопились к Центру, Суровцев несколько раз оглядывался на стену осеннего леса, пока тот не исчез за поворотом.

Да, он полюбил тайгу за годы пребывания в Зеленом. И она отплатила ему тем же. Разве не тайге, не таежной речке обязан он нынешним своим открытием?

Суровцев представил себе, как летит над тайгой, направляясь на работу или домой.

Под прозрачным полом аппарата волнуются древесные волны. Киберпилот ведет машину низко, как любит Иван, днище едва не касается верхушек деревьев.

Полет в таком режиме напоминает ему гонки на морских лыжах. Мчишься за катером, а волны, кажется, того и гляди, сомнут тебя, поглотят… Но ты взлетаешь на волну, соскальзываешь, ловко сохраняя равновесие, — и так до бесконечности. Только брызги разлетаются двумя радужными крыльями, да солнце в глаза, да ветер в лицо…

Сверху тайга напоминает море. Под ветром оно переливается, расходится волнами. Недаром ведь поется в старой-престарой песне, как под крылом самолета поет о чем-то зеленое море тайги. Уже и самолет увидишь разве что в Музее звездоплавания, а песня осталась.

И тайга осталась…

Аким Ксенофонтович споро шагал рядом, отчужденный, погруженный в какие-то свои мысли. «Сильно сдал старик, — подумал Суровцев, посмотрев на его заострившееся лицо. — Трудно ему вчерашний день достался. Наверное, труднее, чем всем остальным».

В этот миг червь сомнения впервые шевельнулся в душе Ивана. А вдруг в его расчеты вкралась какая-нибудь незаметная ошибка? Вдруг Тобор погибнет на первом же препятствии? На кого падет тогда ответственность?

На утренних улицах им встречалось все больше людей. Все торопились в одну сторону.

— Поздравляю, Ваня! — бросился к нему альпинист и по-медвежьи цепко пожал руку.

— Рановато, — сдержанно ответил Суровцев.

Стрелы утренней зари подпалили быстро несущиеся облака. «Летело небо цвета стали в разводьях огненной реки, и, словно крабы, проплывали матерые материки», — припомнилось Суровцеву. Его начал потихоньку бить нервный озноб, словно этой ночью, на речке.

Когда они пришли, вместительный зал был почти полон — им с трудом нашлось местечко в верхних рядах.

Суровцев глянул на экран, и у него отлегло от сердца: бег Тобора был обычным — упругим, резвым, размашистым.

При такой скорости перемещения до первого на сегодня препятствия оставалось еще минут пятнадцать.

— Смешно-то как получилось! — наклонившись к Суровцеву, прошептал лучезарно улыбающийся альпинист. — Перерыв на ночь в испытаниях сделали для нас, для людей… Я понимаю, человек не может трое суток выдержать в таком напряжении… Ну, а получилось, что эти несколько часов фактически спасли Тобора. Спасибо тебе, дружище! — заключил он и неожиданно пожал руку Ивану.

Когда Тобор с легкостью, значительно опередив довольно жесткое расчетное время, взял первое из намеченных на сегодня препятствий, в зале захлопали — на этот раз аплодировали все, включая Алексея Алексеевича. Особенно усердствовал альпинист, сиявший так, словно это именно он, а не Тобор, с ходу преодолев очередное препятствие, уверенно продвигался к заветному финалу…

Впрочем, чувство некоторой сопричастности было у каждого, кто смотрел на экран и следил за табло.

Когда Тобор полетит к новым, неведомым мирам, разве не полетят и они вместе с ним?

Разве не вложили они частицу своей души в эту великолепную систему — то ли машину, то ли существо?

Разве не вобрал в себя он, Тобор, их бессонные ночи, волнения, бесконечную пытку испытательных полигонов, нудные в своем однообразии учебные поиски?

Сколько раз любой из них готов был махнуть рукой на все, послать к дьяволу этот неуклюжий конгломерат белковых клеток, выращенных в камерах синтеза Башни Безмолвия? Однако следующий, удачный ход Тобора искупал все, и ученые, позабыв о неудачах, шли дальше по долгому, очень долгому пути, который сами для себя (и Тобора!) наметили.

И вот она пришла — награда за все…

Суровцев поднялся и вышел в холл.